- Подробности
- Категория: Художественные произведения
В первое же лето, когда я стал заниматься велоспортом, а было это после девятого класса, в 1975 году, мне пришлось пройти настоящее боевое крещение, которое неизгладимо впечаталось в память горячим наждаком оренбургского тракта, болезненно выпускающим из плоти кровь, а взамен втирающим под кожу ног и плеч крупицы золотистого песка и сероголубого асфальта. Наша велокоманда <Тасма> одноименного химического завода, в то время имени В.В. Куйбышева, выпускавшего тогда на весь Советский Союз кино и фотоплёнку, выступала на первенстве Казани.
В тот, второй, июньский, жаркий день соревнования, была командная гонка на пятьдесят километров. Эта дисциплина велоспорта на шоссе предполагает одновременный старт четырёх спортсменов из одной команды, и всей команде даётся единое время прохождения трассы по третьему гонщику на финише. Это означало, что любая команда, в принципе, могла бы стартовать и втроём, лишь бы все три пары ног в белых носочках промолотили до линии финиша - потеря любого бойца, в этом случае, несла за собой в итоговом протоколе неотвратимую смерть всей команде записью <не зачёт>. Нет третьего гонщика на финише - нет зачёта для всей команды: всё легко и просто. Но уход на дистанцию в неполном комплекте сваливал не плечи троицы дополнительный груз не только риска зря проработать и остаться ни с чем, случись с кем ни - будь любая неприятность, выбивающая его с дистанции, но и заведомую дополнительную тяжесть в работе. Ведь гонщики, рассекая воздух, лидируют попеременно, и пока первый пашет на острие струны, звенящей в полёте над асфальтом, сидящие у него на колесе трое отдыхают в разряженном коридоре, образуемом лидером. Затем, отработав свой отрезок, первый уходит в хвост, а второй, отдыхавший только что за его спиной, подхватывает темп и лидирует, пробивая теперь уже своим телом путь сквозь воздух, становящегося тем плотнее, чем выше скорость. Выложившись, он тоже уходит назад, открывая просторы, где вовсю гуляет встречный или боковой ветер, третьему гонцу, тот через какое-то время четвёртому, и такая круговерть длится всю дистанцию. Ясно, что при таком чередовании трое вымотаются в борьбе с километрами и ветром гораздо быстрее, чем четверо.
В нашей команде сложилось тогда такое положение, что у юношей была скатанная четвёрка, и в этой возрастной группе мы могли рассчитывать на призовое место, неплохие шансы были у девушек и у женщин, а у мужчин в последний момент один номер выбыл. Здоровый мужик, богатырь, прямо Илья Муромец - хоть бери в его качестве натурщика и пиши торс, ноги и руки былинного исполина, - каким то образом поранил палец на ноге вечером дома, да так, что по этому поводу расхныкался как ребёнок и отказался от старта.
Тренер команды Макаров Владимир Николаевич, получив переданный через кого-то отказ, чертыхнулся в сторону кустов посадки, тянущихся вдоль оренбургского тракта, где на восьмом километре был старт и финиш велогонок, и из-за отсутствия опытных гонцов решил укомплектовать мужскую команду из нас, начинающих птенцов. Выбор пал на меня, как имеющего лучший результат среди первогодков в раздельном старте на двадцать пять километров - дисциплине первого дня соревнования, - с тем, чтобы я протянул в команде сколько смогу. Задача стояла так: если помогу мужикам прошить липкий, горячий воздух хотя бы километров десять - уже хорошо, если продержусь половину, что было на грани фантастики для первогодка, - герой. А в целом наши мужики должны были по предварительным прикидкам занять в той гонке при полном составе третье место. С учётом же того, что одного номера не было, то ставилась задача не скатиться ниже шестой строчки. Только такой расклад позволял бы в суммарном зачёте четвёрок девушек, женщин, юношей и мужчин занять нашей <Тасме> призовое место в общекомандном зачёте. А призовое место нам было нужно как никогда раньше, как воздух, и это становилось с каждым днём всё более и более актуальным. Ларчик таковой нужды открывался просто: директор спортивного клуба <Тасма> из -за чего то резко невзлюбил нашего Николаевича, мужика принципиального и за словом в карман не лезущего. Да не просто невзлюбил (мало ли такого <добра> в жизненных буднях), а до такой степени не желал с ним встречаться в стенах двухэтажного кирпичного дома, что решил найти повод для закрытия самой велосипедной секции, ставший для нас вторым домом. <Из глаз долой, из сердца - вон!> - таков был негласно провозглашён принцип всех действий спортивной администрации по отношению к нам, <вечно пачкающим своими драндулетами стены коридоров и такой замечательный спортзал>. В борьбе против посягательства на наше существование успешное выступление команды на чемпионате города было бы существенным козырем в руках Николаевича, а уж призовое место - вообще становилось бронёй.
К тому времени, когда мы вышли на старт, было известно, что наши девушки и женщины выступили железными середнячками - без блеска, но и без особых провалов, а вот юноши стали чемпионами Казани. Чемпионами! Мужики теперь просто не имели права подкачать.
У меня от волнения задергалась правая нога, да так сильно, что начали позвякивать шипы велотуфель, намертво сцепляющие ноги спортсмена с педалью - такое изуверское изобретение для того, чтобы педаль во время гонки можно было не только давить, но и крутить весь оборот ноги, дабы ездок не помыслил <сачкануть> и выжимал из себя все силы без остатка. При этом, естественно, возникал эффект слияния ступни ноги педали в единое целое. С одной стороны это действительно способствовало передаче силы ноги шатуну педали на протяжении всего оборота, но с другой это означало, что при падении велогонщика на асфальт летит единый, неразрывный клубок рамы, изогнутого как бараний рог руля, колес и пристёгнутого к ним тела ездока. С приобретением опыта этот эффект просто не замечаешь, всегда вовремя расслабляя ремешки туклипсов на педалях, тем самым даруя свободу ступне, а по началу, не освоившись с коварством монолита, останавливая езду, молодые гонцы частенько не успевают выдернуть ноги из цепких зажимов и падают кулем, если не успеют схватиться за что ни будь рядом. Хорошо, если рядом окажется стенка, а если стройная девушка в лёгкой юбочке, легко срывающейся вниз? Как это было неделю назад, когда мы притормозили у светофора, а пешеходы мирно двинулись через переход.
Коля Атясов, гонщик одного со мною года <призыва> в <Тасму>, презрительно обливаемый красным глазом светофора, стал с выпендрёжем демонстрировать свой <сюр-пляс>, как истинный профессионал, конечно же, не расслабляя ремешков, и вдруг стал терять равновесие. Он вместе с велосипедом завибрировал, словно их обуял острый приступ лихорадки, глаза расширились, и он стал заваливаться. Кренясь, он инстинктивно потянулся своими обрезанными перчатками в сторону, цепляясь за пустоту воздуха, за жаркие солнечные лучи, но пальцы его встретили желанную опору не в посланниках небесного светила, а в белой юбочке милой девушки, лет восемнадцати от роду. Она дисциплинированно вступила своими каблучками на <зебру> пешеходного перехода, как только погас красный, и зажёгся зелёненький человечек в чёрном монокле под светофором. Юбочка была на резинке, и, уступив силе притяжения велосипедиста к канализационной решётке, сорвалась вниз, с удовольствием открыв восхищённому взору улицы те самые <пару стройных ног>, которые не мог отыскать Пушкин. Нельзя сказать, что узенькая юбочка до того пыталась сильно скрыть те прелести, к которым она прилегала вплотную. Нет. Даже при наличии её на своём месте, взорам людей были доступны загорелые, стройные, спортивно упругие ножки на высоких белых шпильках. Они были бесподобно хороши. И всё же, когда белая материя была спущена вниз, как при открытии памятника, взорам счастливого человечества были представлены истинные шедевры неизвестного ваятеля. Коля полетел вниз, а шоколадные ножки вверх, высоко - высоко до беленького треугольника плавок. Девчушка ойкнула, зарделась, но не растерялась и достаточно быстро восстановила белую полоску на свое место. Улица с сожалением громко вздохнула:
Держащий меня под седло судья, заметив необыкновенную амплитуду подпрыгивания ноги, похлопал меня по плечу: <Не волнуйся, парень! Всё будет нормально. Не в первой же стартуешь!> Знал бы он, что именно впервой мне предстоит умчаться на трассу в мужской команде, может быть, тогда нашёл бы другие слова. Хотя и это вряд ли бы изменило моего волнения, катящегося жаркой волной снизу вверх. Сначала зажёгся кончик большого пальца в велотуфле, затем огонь пробежал по каменным икрам, полыхнул по ягодицам, облизал спину и затух на время, как низовой пожар в тайге, на самой макушке, под велошапочкой.
Старт. Все четыре седла одновременно отпущены руками судей на свободу, и стрелки хронометра побежали на первый круг по белому циферблату. Мы - два кандидата в мастера спорта, один перворазрядник и я, начинающий <чайник> - быстро выстроились в хорошо отлаженную струну и полетели лёгкой стайкой по трассе. Смена первая, вторая: Всё идёт отлично. Чувствую, что могу поддерживать скорость ещё достаточно долго. Следом за нами едет <техничка> - мотоцикл <Урал> с коляской, с запасными колёсами на случай прокола и велосипедом на случай поломки. Механик команды, Володя Тухтаркин, едущий за нами, показывает большой палец правой руки вверх - это значит, что идём прекрасно, даже с опережением графика. Радужная картинка счастливого финиша, замаячившая было в сознании, со звоном лопается, фанфары резко замолкают, и осколки розового стекла дымчатого видения осыпаются где-то километров через пять, проявляя совершенно нежданную зарисовку. Происходит то, чего не было предусмотрено ни одним планом. От команды резко отруливает на обочину перворазрядник, склоняет голову к рулю и машет нам рукой, дескать, езжайте дальше без меня, всё, я спёкся, не выдержал темпа:Пример Ильи Муромца оказался заразительным.
Крах? Какое уж тут <не ниже шестого>, тут бы вообще до финиша добраться. А не сделать этого просто невозможно. Правда, завтра будут ещё групповые гонки, но если сегодня будет <баранка> у команды, то исправить положение последним днём будет нереально, а это, в свою очередь, родит многозначительную улыбку на жёлтом лице у недруга нашего Николаевича. Осенённой этой улыбкой в тиши прохладного кабинета родится бумага, не успеет просохнуть постиранная после той гонки форма. Потом на зелёное сукно дубового стола председателя профкома химического завода ляжет эта самая депеша, окропленная слезами счастья из бесцветных глаз желтолицего недруга рулей, похожих на бараний рог. Смоченная жемчужинами слёз, депеша обоснует закрытие секции грязных и чумазых велосипедистов, вечно пачкающих коридоры своими колёсами, в связи с низкими спортивными показателями.
Юрий Маркелов и Талгат, не прекращая молотить крепкими, загорелыми ногами, изучающе смотрят на меня из-под кожаных полосок шлёмов, натянутых поверх матерчатых шапочек, словно пытаются сообразить, как я - выдюжу? От осознания того, что от меня в данном случае много зависит, у меня пробегают мурашки под хлопчатобумажной выцветшей веломайкой, и мы летим по плавящемуся от жары асфальту дальше.
Когда мы чётко отлаженной тройкой, минут через десять после <потери бойца>, заходили на очередной плавный вираж дороги, я притерся своим передним колесом к заднему колесу Маркелова. Ситуация, в принципе, для опытных гонщиков стандартная - чтобы безопасно выйти из неё, надо было бы резко ударить рулём о заднее колесо переднего гонщика, тем самым вернуть себя в горизонтальное положение, а лидирующему это не принесло бы особых хлопот - немного мотнуло бы и всё. У меня же не было опыта, а были только глаза по полтиннику, и я, безвольно оцепенев, загремел на летящее под меня наждачное полотно горячего асфальта. Кожа на локте, бедре и икре стала клочьями отставать, не поспевая за хозяином. Кровь брызнула на свободу, добавив яркой и свежей краски на раскалённое полотно дороги и белые носочки, но не надолго - от жары она быстро темнела до коричневых и бордовых клякс, сворачивалась и засыхала.
Деревья, растущие вдоль обочины, резко подпрыгнули вверх, закрывая небо рваными кронами, перистые облака сорвались в сторону, испугавшись прыгнувшего на них велосипеда без седока. Вся картинка винтом смазалась сначала серостью асфальта с чёрными кляксами застывшего гудрона, потом километровым столбиком с облупившейся краской, потом небо уехало вниз и вновь вернулось на место, и круговерть остановилась на солнце, пересекаемом парой птах. Велосипед жалобно напомнил о себе металлическим бреньканем о булыжник на обочине и виновато замолк.
Визг тормозов <технички>. Подлетает Володя Тухтаркин:
-Ну, как ты? Цел? - с сомнением посмотрел на меня, на кровоточащие раны и неуверенно спросил, - Дальше сможешь?
Я утвердительно мотал головой, хотя меня слегка покачивало. Произошёл тот самый редкий случай, когда велосипед всё же вырвался от шипов туфель и совершил свободный полёт. Он парил в безоблачном небе и ухмылялся блеском спиц над своим незадачливым хозяином, катящимся кубарем по пыльной дороге, словно куль с прошлогодней картошкой. Меня, рвущегося в бой, сажают на запасной велосипед, подталкивают в седло. В счастливый путь!
На моём тёмносинем <Старт-шоссе> ехать пока было невозможно: задний переключатель залетел в спицы, сбились опорные перья тормозных ручек на руле, и сильно погнулась рамка педали, так что не провернёшь вокруг оси. Поэтому механик и посадил меня на другой, единственный, находившийся с ним в <Урале>. Запасной велосипед оказался мне не по росту. Коленки чуть не стучали по подбородку, но выбирать не приходилось: либо так, как каракатица на коряге, либо никак. Понимая, что на безрыбье и рак рыба, пришлось пилить на нём. Ещё до разворота вокруг стоящего посередине дороги судьи с поднятым вверх флажком, означавшим, что пройдена ровно половина пути, Тухтаркин ещё раз догнал нас и вернул мне мой поцарапанный, но уже починенный умелыми руками велосипед.
Дела вновь пошли получше. Я крутил педали на равных с мужиками ещё долго, но не сказаться разница в подготовке, конечно же, не могла. Километров за пятнадцать до финиша в темечко мне стрельнуло солнце, огненные молнии прошили изнутри до самых пяток, и перед глазами заплясали в хороводе чёрные мухи. Извивались они в танце по кругу в такт вращения шатунов, издевательски пытаясь залететь в рот. С каждым кругом их становилось всё больше и больше, и сами они наливались кровью, набухая и увеличиваясь. Их становилось так много, что они уже заполонили собой всю дорогу впереди меня, застили всё небо. Я уже не вижу Талгата и Юру, а ведь только что были впереди. Хотя нет, вот они прорезались сквозь густые штрихи мельтешащего черноточья, дружно работающие и не замечающие, как я начал отваливать из струны.
Я спекся. Спёкся окончательно, и никакая сила в мире не заставит меня сделать хоть ещё пол оборота проклятых педалей. Язык превратился в чужую наждачную пластину, скребущую сухое горло. <Воды бы сейчас! Воды!> - пульсирует в отключающемся мозгу, но свои бачки у всех давно пусты, а взять из технички нельзя по правилам соревнования. Тухтаркин наверняка бы дал напиться - целый бидон ключевой воды в коляске булькает, - но за нашей тройкой последние десять километров неотрывно едет судейский красный <Москвич>. Видно, слишком экзотическим был у меня вид. Готовы были по рации в любой момент вызвать <скорую помощь>. Случайно сложилось так, что в этом <Москвиче> ехал родной брат Джаудата, моего друга, гоняющегося уже третий год, и только что, с час назад, ставшего чемпионом Казани среди юношей, и щёлкал, щёлкал бесценные кадры хронологии наших мучений на трассе. Я же не видел не только брата Джаудата, но и даже сам судейский автомобиль. Теперь, когда смотрю на эти снимки, на которых я выгляжу обычным гонщиком, наворачивающим на кардан километры наравне со всеми, то сам не верю своим глазам. Вроде, судя по виду, едет спортсмен в абсолютно нормальном состоянии, но ведь я то ехал на автопилоте и ничего не помню.
<Воды! Воды!> - немо кричало моё горло невесть кому, и я вопреки собственным проклятьям продолжал плыть в тумане, стараясь не отстать от спин Юры и Талгата, покрытых меж лопатками тёмными пятнами пота с белёсыми разводами, похожими по форме на каких-то гигантских гусениц, присосавшихся к розово-фиолетовым майкам нашей команды. Подтянувшись к ним, я спаял разорвавшуюся было струну. Под кожаными полосками шлёма пульсировало: <Надо доехать! Команду нельзя подвести!.. Надо доехать!> Но как доехать, когда сил не осталось ни капли. Как? Вырулить на обочину и передохнут? Немножко совсем. Одну минуту. Ну что значит одна минута, когда мы в жизни с лёгкостью теряем часы? Одна минута. Шестьдесят секунд. А если я остановлюсь и не смогу больше крутить? Свалюсь и не смогу подняться? А я точно не смогу подняться. Если ткнусь колесом в обочину - это всё. Финиш. У команды не будет зачёта, а это - счастье бесцветных глаз над впалыми щёками жёлтого пятна: Как же Николаевич? Пацаны взяли первое место:Сколько ещё до финиша?.. Воды!..>
Воды нет. Кругом белесое, клубящееся молоко:
Тут начался очередной подъём, своим горбом вырастая передо мной непреодолимой серо -болотной стеной, выжимая бездушным прессом из лёгких какие-то чужие хрипы, из жил -последние силы, из тела - капли пота. Меня начинает мотать восьмёркой по полотну дороги. По всей видимости, я вновь начинаю отваливать: Мужики, вынырнувшие из молока, начинают подталкивать меня за седло, и я на зубах, плохо соображая, заставляю онемевшие ноги вновь вращать и вращать адовы педали.
Потом, когда я потерял счёт времени, в клубах тумана, разом осевшего под лучами никуда не уходившего солнца, я увидел яркую картинку финишного коридора. Вот они: флаги, люди, машины, мотоциклы, автобусы, судьи, милиционеры, врачи, уже отмучившиеся гонщики. Я, извлекая из недр высохшего организма последние капли энергии, сделал истеричный финишный рывок. Да рванул так, что Юрий и Талгат едва успели сесть мне на колесо, поразившись вспышке необъяснимой резвости. Сто метров, двести, триста, вот всё:Я наехал на мираж, а финишной черты не было. Меня оставили последние силы. Мужики вновь подхватили меня под седло, благо до реального финиша оставалось метров двести. Так мы и финишировали плотной тройкой в одну линию: я в центре почти без сознания, мужики по бокам, поддерживая меня под седло...
И при этом мы показали третий результат! Задача была выполнена сверх всяких смелых прогнозов. На жёлтом лице спортивного чиновника в кабинете нашего замечательного клуба <Тасма> на сей раз улыбка не должна была осклабиться - не было повода, и для депеши надо было искать другое обоснование.
г. Иркутск, июль 2001г.
