- Подробности
- Категория: Художественные произведения
Рассказ
Взбухшая от недавнего дождя хвоя скользила под кроссовками Игоря, мягко пружинившими от быстрой ходьбы. Когда он прошел сосновую рощицу, в закутке старого квартала смутно проявился силуэт пятиэтажки. Тишина осенней ночи здесь лишь изредка прерывалась свистящим скрежетом невидимых за домами запоздалых, полусонных трамваев, устало громыхающих в депо.
Как и было условлено, окно на кухне подсвечивалось мягким розовым светом ночника. Игорь немного постоял в замершем дворе, утонувшем в чернильной мгле, и бесшумно вбежал в светящуюся пасть подъезда, на одном дыхании влетел на четвертый этаж.
От пальца, приложенного к белой кнопке в чёрном корпусе, проснулся звонок со звуком не громче рассерженного слепня, а Игорю показалось, что сейчас соседи повыпрыгивают из нагретых постелей и приклеятся к дверным глазкам.
- Кто? - сразу после второго звонка услышал Игорь.
- Я, - голос его срезался.
Щелкнул замок, и, скребя дерматином, дверь ушла, раскрывая теплое чрево тесного коридорчика и Наташу в оранжевом махровом халате с черно-синими бабочками, обнимавшими крыльями её тонкую талию.
Память невольно вернула его на семь лет назад, когда он зашел за ней, и они сорвались загорать на водохранку. Только это было солнечным днем и не в этой квартире; но тогда Наташка, впервые открыв ему дверь, вот так же улыбалась, смотрела из-под локонов воздушной челки карими с зеленоватым отливом глазами:
Наташа захлопнула за ним дверь, спрятав их от гулкой площадки, где тоскливо блуждала необъяснимая тревога, и о тусклую, обмазанную извёсткой лампочку нудно билась всё ещё не уснувшая муха.
Познакомились они на стадионе. В тот год Игорь оказался жертвой слепого жребия тем дипломных проектов, безжалостно забросившего его на практику к черту на кулички - в сибирский город Ангарск, о существовании которого он до этого и не подозревал. Был он фанатом велосипеда, гонял, и довольно успешно, за свой химико-технологический институт в Казани на всех гонках, где институт желал собирать зачётные очки в межвузовских соревнованиях, и столько в азарте в одном сезоне нарезал победных финишей, что на третьем курсе ему пришлось выбирать между продолжением учёбы в качестве обычного студента или уходом в республиканскую сборную <Буревестника>, куда его стали интенсивно звать. Переход в сборную, о чём многие только мечтали, означал бы для него получение классного велика <Кольнаго> или <Чинелли>, бесплатное питание, поездки по всем городам Союза, а там, глядишь, и в сборную страны можно будет попасть, но это одновременно означало и становление формальным студентом, автоматически получавшим все экзамены, курсовые и зачёты, вплоть до получения диплома, - знай крути педали, но реальных знаний, как не сложно догадаться, такая <учёба> не давала. Весь спортивный Союз тогда кишел такими псевдо -студентами, -токарями, - слесарями, - офицерами, ровным счётом ни черта не смыслившими в тех профессиях, за которые они получали зарплату. А после того, как из них серьёзный спорт выжимал все соки молодости и здоровья, они резко переходили в разряд <неперспективных> и становились никому не нужными со своими болячками, травмами и проблемами. Звёзды высшей величины - чемпионы Мира, Европы и Олимпиад, как правило, в зените славы успевали обеспечить себе хоть что-то на жизнь, получить машину, а то и отдельную квартиру в столице, но много ли их было? Из сотен тысяч - единицы. Большинство запущенных в эту мясорубку ожидало другая участь: кто-то впоследствии устраивался спортивным функционером или тренером, кто-то, конечно, становился и специалистом в той области, где числился <штатной единицей>, после соответствующей подготовки, но немало и опускалось на дно, спивались, не находя себе применения в совсем другой, не спортивной жизни, где уже не было фанфар, талонов на питание, где тренер за тебя не составлял расписание твоей жизни. Всё это называлось любительским спортом. Ведь не могли же люди в стране победившего социализма работать профессиональными спортсменами. Потому, как профессионалы - это звон чистогана, наркотики и прочие ужасы <загнивающего капиталистического мира>, о чём постоянно напоминала общесоюзная газета <Советский спорт>. Игорь же чётко представлял себя производственником по окончании учёбы и, немного поразмыслив, решил тогда остаться обычным студентом, хотя позднее нет-нет да возвращалась мысль, особенно в ночь перед трудным экзаменом, что, может быть, надо было согласиться.
Естественно, что на три летних месяца, кои предстояло провести на производственной практике вдали от цивилизованного мира, притартал он с собой за пять тысяч километров свой тёмно-синий <Чемпион> с системой <Компаньоло> и кожаным седлом <Конкор>. К счастью, на нефтехимическом комбинате - месте проведения практики, была своя велосипедная секция, и Игорь был там принят с распростёртыми объятиями - как же, готовый гонщик, да ещё со всем своим, да ещё и рвущийся в бой - ну чем ни подарок для команды, вечно испытывающей недостаток в форме, велосипедах, трубках, запчастях.
В тот день шел дождь, часто прерывая свое бойкое шлепанье по асфальту. Небо было щедро насыщено влагой и смелыми акварелями. И голубое, и розовое, и ультрамарин, и золотые разводы с белыми кудряшками - все живо переходило друг в друга, клубилось, создавая тончайшие переливы в местах наслаивания верхних и нижних облаков. В периоды передышки между зарядами секущих струй дождя, покрывавших крыши лаком, небо щедро выбрасывало на город косые полосы, наполненные ярким светом, щебетом птиц и свежестью; и Игорь, не успев утром на тренировку вместе с командой, решил после всех дел на заводе покрутить по тартановому овалу безлюдного стадиона, воспользовавшись очередным затишьем небесной канцелярии.
Он уже порядком надергался над розовыми квадратами тартана, имитируя рваный темп нервничающей группы, и уже катил просто так - отдышаться, - когда в секторе для прыжков вместе с брызгами прорезавшегося солнца появилась она. Мимо загорелой фигуры в голубенькой маечке и трусиках, профессионально разминавшей длинные ноги, Игорь смог проехать только три раза; на четвертом круге дьявольская сила повернула тонкие колеса на сочную траву прыжкового сектора и заставила подъехать их вплотную к ее белым носочкам.
Познакомились они быстро и легко, как легко знакомятся, если ему двадцать два, а ей на год меньше, и они совершенно одни в пустой, громадной чаще стадиона, и никто не мешает ему острить без всякого повода, а ей безоглядно смеяться, запрокидывая голову и блестя ровными зубами.
На вымытой дождем прожекторной вышке целовались голуби. Они видели внизу распахнутый зеленый рот стадиона с влажными бетонными губами. В их чёрно-фиолетовых зрачках две маленькие фигурки в прыжковом секторе терялись в мозаике искрящихся красок. Солнечные лучи облизывали мокрые скамейки, скакали по ним вниз золотистыми воздушными зайчиками, слепили глаза, радуга пила воду из Китоя - реки, бегущей невдалеке, блестящие жёлтые крыши трамваев плавно двигались по бесконечным рельсам за оградой стадиона, накрытой пенящимися шапками тополей; но то, что видели голуби, ни он, ни она не замечали.
Оказалось, что она была <подснежником> - получала ставку спортинструктора, им практически не работая, входила в сборную области по легкой атлетике; дважды после школы поступала в медицинский институт, но оба раза не прошла по конкурсу. В спорте они завязли на одном уровне - кандидаты в мастера спорта, - и о штурме следующих вершин всерьёз, так чтоб кровь из носа, не помышляли.
У нее был потенциальный жених - вечный спутник с первого класса, - который сейчас, с двухгодичным запозданием, служил в армии. У него же, напротив, не было невесты. Вернее сказать, теперь не было - после того, как год назад он узнал о чрезвычайной раскрепощённости своей возлюбленной. Все это не стало тайной между ними и не мешало до конца лета встречаться ежедневно. Они облазили все местные достопримечательности, просмотрели весь репертуар кинотеатров, побывали на всех близлежащих турбазах. Когда проводились легкоатлетические матчи - на трибуне, среди редких зрителей, был он, - если проводился критериум вокруг <Современника> - в финишном створе мелькали ее вьющиеся иссиня - черные волосы. Были дни, когда они совсем не разлучались, спали в одной палатке, укрывшись общим одеялом.
После того, как Игорь воочию убедился, что его любимая девушка чувствует себя прекрасно в постели не только с ним, первые месяцы он был раздавлен и нелюдим; затем ударился в жесточайшее веселье, довольно легко подминая невинную свежесть абитуриенток, наслаждаясь покорением очередных вершин бесконечной гряды утех, заволоченной кисеёй из брызг шампанского и марочных вин, с однокурсницами и напиваясь опытностью дипломниц. Здесь, до встречи с Наташей, он тоже успел познать, что сибирские девочки чувствовали себя ничуть не скованней в вопросах вседозволяющего общения, даже, напротив, - в желании показать, что у них здесь, пусть и не в Европе, с этим не отстает, что они способны не только <плыть навстречу утренней заре по Ангаре>, - они порой вели себя в постели так фантастически изобретательно, что Игорю оставалось сожалеть о быстротечности летней ночи, по истечении которой либо ему надо было выдвигаться на завод, либо родители прекрасного юного создания вот-вот должны были вернуться с дачи.
Тем удивительней для него было то, что он спал рядом с Наташкой, и не одну ночь; целовал ее свежие губы, легкий пушок над ними, чувствовал разжигающееся до безумия взаимное влечение, и, не смотря на это, физической близости между ними не было, а ведь когда он лихо срулил с тартана в прыжковый сектор, в нём бился огонь опытного охотника, обжигающий всё нутро в предвкушении сладости непременной победы.
Позднее, осенью, по возвращению домой, Игорь пытался ответить на вопрос: <Почему так получилось?> - и не находил ответа. Наверное, потому, думал он, что она еще девственна - столь редкое явление в ее возрасте, тем более при ее привлекательности; - потому что она всегда могла прервать его ласки на той грани, за которой чувства властвуют над разумом.
Хотя, нет, - было: Ночной дождь лениво и гулко шлепал по палатке редкими тяжелыми каплями, когда они были в очередном походе и ночевали на берегу Китоя. До его отъезда оставалось уже не так много - недели две, и она целовала с небывалой до того лаской и жадностью. Он чувствовал, - нечто неуловимое пройдено, - провел рукой по ее густым волосам, головокружительно пахнущих чистым лесом, едва касаясь пальцами её бархатистой кожи, скользнул по пылающим щекам, шее, освободил упругие маленькие груди от лифчика, ощутил два твёрдых соска, плавно поднимающихся в такт участившемуся дыханию, спустился по горячему изгибу бёдер, крепкому и плоскому животику, ощутил маленький полумесяц пупка, потянул вязочки плавок, и узел распался, сняв защиту с мягких волос треугольника, уже чуть взбухшего приветливо налитыми лепестками и покрывшегося в самом устье призывной росой. Она, в отличие от предыдущих случаев, не мешала ему ни в чём, и только её длинные пальцы слегка задрожали на его спине. Что заставило его через минуту самому же завязать узел вновь - этого он не объяснит, наверное, никогда. Может и то, что в ту минуту порыв ветра, зародившийся, вероятно, где-то в верховьях Саян, как-то тревожно хлестанул по обмякшему брезенту и пронзил слух отчаянным журчанием бегущего с сопки ручья, а может и то, что на горящих щеках он губами почувствовал её слёзы:
Через день после той ночи была групповая гонка на сто километров, в которой Игорь выступал за команду, ставшую уже своей за последние два месяца. Тренером команды нефтехимиков была сухенькая женщина - живчик, в прошлом велогонщица, Кузина Клавдия Ивановна. Невысокая, смуглая, с кудряшками коротких, крашенных хной волос, быстро говорящая, молнией снующаяся туда-сюда, она представляла собой сгусток энергии, готовый взорваться при малейшем инициировании. Гонщики, что повзрослей, звали её меж собой Клава, но не в уничижительном, как понял Игорь, а в уважительно - восхитительном смысле. За велоспорт, в котором она варилась всю жизнь, она готова была отдать всё, что у неё есть, биться на любых инстанциях до потери пульса, ругаться до хрипоты, до той поры, пока вопрос не решался в пользу её команды. Уже несколько раз руководство стадиона покушалось выселить велогонов из занимаемого ими помещения в другое, меньшее и менее солнечное, для строительства здесь сауны, но Клава все поползновения отбила. На тренировках она всегда сама сопровождала гонцов на мотоцикле без коляски, матерясь направо и налево на водителей, которые, как ей казалось, не оказывают должного почтения её подопечным. И цены бы ей не было, если бы не слабость к алкоголю, к сожалению, всё прогрессирующая от года к году.
На эту гонку она выбила на комбинате - всё-таки первенство области, - не только <ПАЗик> для всей команды, чтобы доехать до Иркутска, где на Байкальском тракте был старт, но и микроавтобус <Рафик> для сопровождения самой гонки в качестве технической помощи. В повидавший виды голубой РАФ с бирюзовыми занавесками, обрамлёнными жёлтыми помпушечками, она ещё в Ангарске загрузила несколько запасных велосипедов, передних и задних колёс, дефицитных трубок, большую канистру с водой для мытья и питья, дюжину велобачков с питанием, ещё кучу всяких прибамбасов, а уже перед самым стартом, в Иркутске, посадила в дребезжащий салон корреспондента многотиражки нефтехимиков <Маяк> Галину Колобову - ей предстояло по заданию редактора осветить это яркое событие, в котором она, по её собственному признанию, ни черта не смыслила, и великодушно разрешила сесть и Наташе, хитро подмигнув Игорю смеющимися глазами, дескать, что, перед невестой пофорсить хочешь?
Стартовали на выезде из Иркутска, на одиннадцатом километре в сторону Листвянки, посёлка на берегу Байкала, где Игорь с Наташей неделей раньше уже побывали, искупались в очень даже прохладной воде, он впервые попробовал копчёного омуля, золотисто-коричневого, только что снятого с коптильни, вкусно пахнущего дымом, и на нанятой лодке местного паренька они сплавали к Шаман-камню, что сиротливо поблёскивал вершиной гигантского драконьего клыка на середине Ангары, на месте её истока из легендарного озера. Тогда паренёк, щедро краплёный веснушками, приглушив лодочный мотор, поведал, якобы, придание об этом камне; дескать, в давние времена бурята перед женитьбой привозили сюда на ночь своих невест, а наутро возвращались за ними, и если Байкал не забирал её в свою пучину, то, стало быть, невеста невинна и чиста, и ничто женитьбе не мешает, ну а коле жених не находил свою суженную, то, быть по сему, и горевать нечего, была она черна душой и поступками, вот её седой старик и покарал, слизав в стремительные воды Ангары. Игорь тогда попытался пошутить:
- Да на таком пятачке любой девушке и часу не продержаться, будь она хоть <умом, честью и совестью нашей эпохи>.
-Это сейчас он такой куцый,- засмеялась Наташа, поняв намёк на бесконечные, доставшие до печёнок, туповатые лозунги, утверждавшие не только с крыш и стен домов, что народ и партия едины, но уже заползшие и на трибуны стадионов, и в раздевалки.- До строительства Иркутской ГЭС он торчал над водой богатырской скалой, а не плешивым камешком как сейчас.
Игорь тогда обнял Наташку и неожиданно для себя сказал:
- А я тебя на ночь оставлять не буду.
- Да?- Наташа звонко рассмеялась.- Надеюсь, что:- она слегка запнулась, затем кокетливо подмигнула. - Впрочем, я думаю, что я продержалась бы, - затем, оценивающе посмотрев на облизываемый Ангарой камень, добавила - даже на этом пятачке.
Девушки, женщины и юноши свои сорок километров проехали первыми, а уж за ними стартовали одновременно юниоры и мужчины - человек семьдесят. У нефтехимиков ни девушек, ни женщин в команде не было, а юноши выступили как-то слабо: лучшие на финише были четвёртым и шестым, заработав таким образом совсем немного очков для общекомандного зачёта; так что все надежды на неплохие показатели у Клавы могли быть свзаны только с последним заездом. А неплохие показатели ей были нужны позарез - на последней планёрке её недруги, тренера - паркетчики, как Клава их презрительно называла, опять подняли вопрос о слишком шикарных условиях для велосипедистов, занимавших в правом крыле западной трибуны <уж очень много места>, а отдачи-то от них, дескать, не видно при подсчёте очков в соревнованиях между спортивными обществами в облспорткомитете. Клава прекрасно знала, что паркетчикам плевать было на эту отдачу с высокой колокольни, им нужна была сауна, чтобы в очень удобном месте, без отрыва от тяжких забот, можно было и <водку жрать, и девок таскать>.
На первых же метрах стокилометрового пути Игорь, успев послать воздушный поцелуй Наташке, пробрался в головку разношёрстного по возрасту и мастерству пелетона - так было спокойнее. Если ангарских велогонов он ещё худо-бедно узнал за три гонки, проведённых в городе нефтехимиков, мог предполагать от кого что ожидать, то гонщики из Иркутска, Усолья-Сибирского и Шелехова были для него полностью тёмными лошадками, а раз так, то лучше было быть в авангарде, видеть впереди себя две-три спины, да бело - голубой <Жигулёнок> ГАИ, перекрывавший движение; так, по крайней мере, вероятность попасть в завал от вихляния какого-нибудь чайника на самом старте становилась многократ меньшей.
Только первый километр, улетевший под тонкие, гудящие резиной трубок колёса толпы, покрытой пеной разноцветных шлёмов, был равнинным. Дальше шоссе, прорубленное сквозь толщу тайги, стало чёрной змеёй нырять вниз, в прохладу синих теней сопок, и взлетать вверх, на их золотые шапки, под обжигающие лучи полуденного солнца, безо всякого передыху. На спусках пёстрый пелетон тонко звенел трещётками пятерников, растягивался в струну, сверкающую спицами и шатунами, надраенных по случаю гонки до зеркального блеска, а на подъёмах сжимался в плотный комок, словно непрерывно работающая пружина. С облизыванием каждой сопки пружина теряла свою монолитность, от неё отцеплялись самые слабые звенья, которые быстро отсекались волной воздуха и уносились в хвост сопровождения велокаравана, где уже на усмотрение тренера команды или судьи решалась их судьба. Отстёгнутые звенья либо безжалостно обгоняли технички, оставляя им эфемерную надежду собраться в какую-нибудь команду и совместными усилиями попытаться достать пелетон, либо снимали с гонки.
Если из мечущегося, словно в конвульсиях, хвоста пелетона вываливались наевшиеся чайники, то в его головке, напротив, зрел накал отрыва, который и выстрелил на очередном горбу подъёма. Через двадцать километров группа из девяти человек везла почти минуту основной группе. В отрыве вместе с Игорем были двое ангарчан - юниор Мишка Соболев с выбивающимися чёрными кудрями из-под полосок кожаного шлема и Аркаша Собачинский, вечно посвистывающий сквозь передние зубы, - он шёл в зачёт за мужиков,- и по двое гонщиков из Шелехова, Иркутска и Усолья. При таком раскладе ангарчане, с учётом Игоря, были в численном преимуществе, что, похоже, не сильно волновало остальных. По крайней мере, пока. Никто не отсиживался за спинами больше положенного, чётко сменяя друг друга, гонщики попеременно выходили лидировать, рассекая встречный боковой ветер. <Встречный сейчас - это хорошо, - думал Игорь, - зато обратно, когда силёнки поистратятся, будем как на парусах. Хуже было бы наоборот>.
Девять спортсменов летели по раскалённому асфальту, косой линией по направлению ветра, перекрывая всё полотно шоссе - от обочины до обочины, на которых прижались к довольно крутым отсыпям дороги, ведущим к лесу, остановленные легковушки дачников и рейсовые автобусы. Когда Игорь отработал свою смену, и, как по лесенке, с одного заднего колеса на другое, спустился в хвост отрыву отдышаться, он услышал Клаву:
- Минута двадцать! Надо наращивать! Наращивать!
За отрывом уже приклеились технички сопровождения всех команд и красный <Москвич> главного судьи соревнования. Это Игорь увидел, оглянувшись на неожиданный крик. <Значит, если в пелетоне у кого-то из наших случиться прокол или поломка, то ждать помощи бедолагам будет не от кого. Только, кажется, у шелеховчан и иркутян помимо этих техничек, что коптят сзади, были ещё и мотоциклы с колясками в сопровождении - им полегче,> - пронеслось у Игоря, - <Минута двадцать - неплохо, но совсем ненадёжно, можно сказать, только разогрелись, впереди ещё восемьдесят кэмэ, и такой просвет запросто может быть проглочен. Отсюда и <Наращивать!>. Клаву, конечно, понять можно. Домчись мы таким составом до финиша, по юниорам у нас уже победа в кармане - ведь Миша, похоже, единственный из них, зацепившийся за отрыв. Но об этом сейчас даже думать смешно. Такой расклад все тренера просчитают в пять секунд, если уже не просчитали, дадут команду своим гонцам, и те развалят слаженную работу беглецов в один чих, просто прекратив работать. Тогда нам, троим, придётся либо смириться с этим и пытаться организовывать новый отрыв с другим раскладом, либо обречённо везти на своём горбу всех на финиш, чтобы нас, измочаленных, там разорвали, оставив безочковые седьмое и восьмое место. Правда, останется <золото> по юниорам, а оно, драгоценное, что у мужиков, что у юниоров вес имеет одинаковый. Да, опять же, все эти раскладки будут справедливы, если оставшиеся в группе гонцы из Усть-Орды и, кажется, Братска не наладят настоящую погоню:>
Лес с обеих сторон отхлынул от дороги, понёсшейся вниз, в распадок, где рассыпались покосившиеся, там и сям поддерживаемые опорами из неотёсанных брёвен, заборы подворий деревушки. <Бурдаковка> - прочитал на дорожном знаке Игорь и пригнулся к раме ещё ниже, прекратил крутить, дав ногам немного передохнуть, позволив силе инерции и притяжения нести его по спуску со свистом в ушах. Сидеть на спуске за спинами - одно удовольствие, только успевай притормаживать, когда будешь слишком близко накатываться на лидера, рассекающего собой воздушный напор. Капли пота, сверкнув бриллиантом на фоне смазанного хвойника, отрывались от кончиков волос, выбившихся из-под шапочки, протиснутой между головой и шлёмом, и уносились за спину, чтобы в вихре горячего воздуха исчезнуть в небытие.
Откуда на дорогу пред самым мостом через речушку выскочил телёнок в чёрно-белых пятнах, совсем один, безо всякого стада, Игорь не видел; он только поднял голову, когда раздались испуганные и предупреждающие крики и противный свист тормозов несшихся впереди гонщиков, инстинктивно сделал то же самое, и полоски резины послушно впились в обода, но было поздно, чтобы более-менее удачно сманеврировать. В следующее мгновенье Игорь влетел в тёплый, жёсткий и шершавый бок телёнка, вместе с ним загремел на асфальт, по глазам резануло серебром реки, улетевшей куда-то вверх, мелькнула и смазалась девчушка в лёгком голубом платьице с прутиком в руке, а велосипед, обретя свободу - и даже велотуфли, намертво сращённые с педалями, не помогли,- полетел вперёд, через бедное животное с полными ужаса маслинами глаз и своего седока с распахнутым ртом, обиженно хрустнул, уткнувшись передним колесом в белёный бордюр моста, подняв небольшое облачко пыли, затих.
То, что ему несказанно повезло, Игорь понял сразу, как только вскочил на ноги. Ничего не болело, не ныло, голова, вроде как, соображала. Сперва ему показалось, что он даже и не коснулся асфальта, а просто по касательной проехался на шкуре телёнка, уже вскочившего и унесшегося куда-то под мост на призывный крик девчушки, но, увидев свой ободранный левый бок с уже начинающей выступать кровью, разодранную на плече майку, а на бедре велотрусы, понял - о наждак шоссе он всё же тёрнулся, и тёрнулся, похоже, не слабо. Несмотря на это, он был цел, ничего не сломал: руки, ноги и голова на месте; велосипед, к счастью, серьёзно не пострадал - и это было второе чудесное везенье,- слетела цепь и сбилась в сторону ручка тормоза - только и всего, но цепь накинуть - плёвое дело, а ручку лёгким ударом тыльной стороны ладони Игорь вернул на место - значит можно крутить дальше.
Меньше повезло двоим усольчанам - одному коренастому, сильно загорелому и бешенно блестящему широко расставленными глазами, который раздувал ноздри, вращал головой, сразу, без шеи, посаженной на широкие плечи, всем своим видом рвавшимся в бой, и второму, заметно меньшему по комплекции, как-то сразу сникшему и обиженно смотрящему в прибрежные кусты, куда сиганул телёнок, - упавшим вместе с Игорем, хотя они тоже ничего себе не переломали, а только ободрались. У одного соскочила трубка с обода заднего колеса, вывернув наружу своё желтое брюхо, окропленное коричневыми каплями засохшего клея. При кажущейся ерунде события, в гонке это означает - швах, значит на этом колесе быстро не поедешь: пока его снимешь, спустишь трубку, потом её приклеишь, да подождёшь когда вонючий <восемьдесят восьмой> схватит ткань с алюминием, вставишь колесо назад, зажмёшь эксцентриком - пройдёт уйма времени, а его, лишнего, в гонке нет. У второго дело было и того хуже: переднее колесо расшеперилось лопнутым ободом и гнутыми спицами.
Из техничек к куче -мале подбежал народ. Клава профессионально и быстро щупала руки и ноги Игоря, проверяя на целостность, как бы причитая и вопрошая одновременно: <Всё нормально? Ничего не болит? Ехать можешь?> Наташка вставила в держатель <Чемпиона> бачок с питанием, вылетевший чуть не на середину моста, за которым ей пришлось сбегать, поправила на Игоре слегка съехавший шлём, с тревогой посмотрела ему в глаза, на его кровоточащие ссадины, но не мешала Клаве ненужной суетой. Чего-чего, а суеты и гвалта здесь хватало и без этого. Сверху, от автобусной остановки с гиканьем и клубами пыли катилась стая ребятишек: как же - кровь, пот, слёзы - и всё вживую, когда такое ещё увидишь. Технички иркутян и шелеховчан аккуратно, не надсаживая лишним газом двигатели, объезжали с тихим шелестом по гальке обочины этот садом - ведь оставшиеся шесть спортсменов уже скрылись за крутым поворотом, уходящим направо и резко вверх сразу за мостом, гонка продолжается, и их помощь может потребоваться в любую секунду. Тренер и механик усольчан колдовали над пострадавшими великами своих, приходящих в себя гонцов. Врач, грузная и тяжело дышащая женщина, переваливаясь словно утка, проковыляла метров десять от санитарного <Уазика>, выбравшегося из хвоста сопровождения и приткнувшегося как можно ближе, до места всеобщего скопления и тут же стала обрабатывать зелёнкой раны первого несчастного, оказавшегося в зоне досягаемости её крепких рук. Игорь в этом крошеве меняющихся и пульсирующих картинок с ревностью заметил, что ни одна особь мужского пола, будь то тренер, дающий какие то наставления коренастому, подпрыгивающему на месте гонцу, или механик, меняющий колёса, даже в этой ситуации не проскакивали взглядом мимо фигуры Наташки в белой футболке с коротким рукавом, окаймлённой узеньким воротничком пятицветной олимпийской полоски, и светлоголубых джинсах, плотно обтягивающих стройные, высокие ножки и подтянутую попку. Олимпийский мишка - символ прошлогодней олимпиады в Москве слегка изламывался на её футболке под грудями, подчёркивая их остроту и упругость, разжигая бешенное мужское влечение. Да, собственно, и сам подпрыгивающий гонец то ли гримасы корчит от боли, то ли подмигивает ей - поди разбери. Водитель санитарки, молодой парень, так тот, вообще, челюсть свесил, слюни пустил, из окна вот-вот вывалиться, глаз не сводя с её грудей с едва выделяющимися из-под ткани сосцами. <Да, а она - то со мной! Со мной! Не с вами:>- пронеслось у него в голове.
До Игоря со своей зелёнкой врач добраться не успела, он уже вскочил в седло и подталкиваемый Клавой набирал скорость. Сбившееся дыхание, привыкание к боли на содранных местах и боевой ритм вращения педалей восстановились достаточно быстро, хотя после моста были два довольно крутеньких подъёма подряд, общей сложностью с полтора километра длиной. Когда Игорь вскарабкался на вершину второй высоты, он, ещё не садясь в седло, оглянулся назад и увидел то, чего, естественно, боялся, но уже следовало ожидать - сверкающую фалангу пелетона, разноцветной, клокочущей лавой наползающую на подножье. Между ним и дышащим полусотней разгорячённых лёгких языком лавы оставалось метров пятьсот-шестьсот - не больше, и где-то посередине этого отрезка чистого шоссе над рамой извивалась коренастая фигура усольчанина: он был на самой крутизне подъёма, его <танцовщица> была яростной, с большой амплитудой швыряния велосипеда между рельефных, загорелых ног.
Устремившись по начавшемуся пологому спуску, Игорь впереди, примерно на таком же расстоянии, может, чуть большем - метров шестьсот - семьсот, увидел блеснувший шатунами хвост отрыва из-за двух тёмных пятен техничек. - <Что делать?>- он лихорадочно стал соображать: <В отрыве по двое иркутян и шелеховчан и двое наших - Аркаша и Миша, но они оба не финишёры. Пусть так. Тогда, в худшем случае, у нас будет <первое> по юниорам и <пятое> по мужикам. Наверное, не плохо. Тогда что делать мне? Скатиться в группу, отдышаться, передохнуть, а потом тормозить головку, не давая налаживать погоню, сделать всё, чтобы не достали беглецов?>
В любой другой гонке, не будь там иной установки тренера, Игорь, всегда следовавший духу командного братства, именно так бы и поступил, но здесь, сегодня:В техничке ехала Наташа, и у него полетели мысли: <Нет, но я же могу попытаться вырезать финиш сам? Могу. Победный восторг. Вскинутые руки. Восторженные глаза Наташки. Что мешает? Какие-то дурацкие расклады между командами? А мне оно:Тем более, через пару недель домой: Вон и Клава обгоняет, помчалась вслед зачётным очкам. Я уже в этой ситуации неинтересен, списанный материал? А зря они так...>
К заднему стеклу <Рафика>, когда тот по противоположной стороне шоссе стал обгонять одиночку, продирая своим тупым рылом горячий воздух, прильнула Наташа. Глаза у неё, как успел Игорь заметить, были совсем не восторженные, а скорее встревоженные, хотя она и улыбнулась, и подняла большой палец вверх, дескать, молодец, или, как она часто говорила, теребя ему волосы на загривке: <Молоток! Вырастешь - кувалдой будешь!> Лицо Наташи быстро уменьшалось в сизом мареве выхлопных газов удалявшегося микроавтобуса.
Он решительно переключил на максимальную передачу - 53 на 13, ниже пригнулся к рулю и закрутил застонавшие от натуги педали, прокрутил так метров сто, удостоверился, что ход есть, не смотря на встречный ветер, и: бросил крутить, с непонятной самому себе злостью посмотрев на превратившийся в далёкий квадратик <Рафик>. Никто, наверное, не понял бы его манёвра, но и он был всё же не <зелёным> юнцом, чтобы вытворять непродуманные фортеля. Игорь, осознавая риск быть опалённым языком лавы, решил подождать коренастого усольчанина и уже тандемом попытаться достать первых: против ветра по-другому вряд ли получиться.
Сероголубая тень коренастого слилась с тенью Игоря, успевшего передохнуть и отдышаться, только через пару километров на мостике через речку Бурдугуз, когда пелетон висел за его спиной метрах в двухстах. Техничка усольчан была вынуждена уйти в тыл лавы, освободив по требованию судьи дорогу для гонки. Игорь подхватил коренастого на колесо и отчаянно пошёл на штурм резко вздыбленного подъёма, понимая, что если он немедленно не увеличит просвет, то, как говорится, сливай воду, весь его риск пойдёт коту под хвост.
Пелетон, подхлестнутый близостью корчующегося в агонии тандема, злорадно набирал темп, магнитом нескольких десятков пар глаз подтягивая себя к нему, нервничал в предвкушении скорого вонзания своих молодых и острых зубов в промокшие спины очевидно обречённых, поцарапанных и побитых в недавнем завале, в разорванной форме, лоскутьями бьющейся на скорости, но бессмысленно сопротивляющихся гонцов. Нервный зуд перекатывался по всему вытянувшемуся, змееподобному пелетону частой сменой лидеров, вкрадчивых и оценивающих взглядов друг друга: кто возьмётся прибавить к сумасшедшему темпу ещё чуть-чуть, кто начнёт против ветра лепить мостик к обречённым, умирающим на подъёме, кто не станет экономить свои силы, чтобы на плечах привезти остальных - своих и чужих; а те силы могут понадобиться сразу - всем известен приём, когда после проглатывания выдохнувшихся и выжатых беглецов в чрево лавы, из неё тут - же с бульканьем лопнувшего пузыря выстреливают новые претенденты на победу, и вся беснующаяся кавалькада вынуждена, не поднимая головы, нырять в новую погоню.
Игорь тем временем ровным темпом, безо всяких нервных прыжков на чередующиеся подъёмы, всё мчал и мчал за собой сероголубые тени, намертво приклеившиеся к гудящим трубкам двоих сумасшедших, время от времени выпуская вперёд коренастого для пусть короткого, но всё же передыха. Их игра в кошки - мышки с пелетоном продолжалась километров десять, пока в его слаженном механизме, как и рассчитывал Игорь, не произошло какого-то заклинивания: где-то шестерёнки интересов разных команд переклинили между собой, трусость одних как бы не привезти чужих на своем горбу в рай и хитрость других, направленная именно на такое путешествие, разъели смазку дружной, коллективной работы; на колышущиеся спины, на разноцветные майки, не малой частью старенькие, полинявшие, многократно чиненные, покрытые тёмными пятнами пота и белёсыми разводами соли, с жаром солнца обрушилась квёлость, усталость и апатия. Пелетон наелся тяжёлой работой, сбросил темп, выплюнув напоследок в спины так и не сдавшегося тандема троицу свежеиспечённых беглецов, которые то ли отсиживались всю дорогу сзади, то ли у них открылось второе дыхание, то ли они пошли <ва банк> и поставили на этот рывок весь свой спортивный азарт и остаток сил - можно было только догадываться, - но они очень быстро стали слизывать расстояние до тандема.
Эта троица через пять километров накатила таки тандем ободранных гонщиков на самой вершине посёлка Большая речка, с которой, словно с пожарной каланчи, лента шоссе, розовая на солнце и голубая в тени, просматривалась далеко в обе стороны; и если пелетон даже не обозначался в мареве прокалённого воздуха, видимо, потерявшись где-то во впадине между застывшими волнами дороги, то отрыв с хвостом сопровождения стал отчётливо различим на крутом полутарокилометровом спуске, завершавшегося уже которым по счёту мостом через речку, впадающую в видимую с вершины Ангару, и очередным крутолобым подъёмом, залитым с этого расстояния лёгкой фиолетовой акварелью.
Троица попыталась было прошить с ходу тандем по противоположной бровке, по самому обкусанному краю асфальта, чтобы не сажать ободранных на колесо, но Игорь ещё спиной, не оборачиваясь на нарастающее шелестение трубок, понял зарождающийся манёвр и легко нырнул в разряженный коридор вместе с коренастым; и струной, живой цепочкой из пяти звеньев, они полетели вниз. Свист ветра закладывал уши, майки встали пузырями на спине, никто не крутил педали, а только пытались слиться как можно теснее с рамами велосипедов. Струи воздуха пронзали хлопчатобумажную ткань майки насквозь, влетали в рваное плечо, мгновенно высушивая её, и одновременно приятно холодили спину.
<Надеюсь, что здесь телёнка, котёнка, собачки или ещё какой живности не будет,> - подумал Игорь.- <На такой скорости точно костей не соберёшь>.
Впятером дела пошли куда веселее, и уже через три километра отрыв стал виден как на ладони, а когда гонцы с искажёнными от напряжения лицами поехали им навстречу, до стоящего по центру дороги судьи с поднятым вверх флажком - местом разворота, долгожданным местом, означающим, что пятьдесят километров с ветром в лоб позади - оставалось сделать два -три оборота педалей, не больше.
Экономно огибая судью, чуть не задевая его плечом, в то время, когда Клава что-то кричала ему, тренер из Усолья, перекрикивая её, давал указания коренастому, Галина суетилась с фотоаппаратом, лихорадочно щёлкая затвором <Чайки>, тренер из Усть-Орды пытался впрессовать в этот гвалт информацию своим подопечным, Игорь успел заметить, как Наташа послала ему воздушный поцелуй. После поворота в просвет между отрывом и их догоняющей пятёркой технички безо всякого указания судьи даже и не попытались втиснуться - просто не было места, - и они, пропустив догоняющих, швыркнули колёсами по обочине, подняв пыль, выбросили на дорогу острые камешки и натужно затарахтели сзади.
Пелетон, почтенно прижавшись к своей обочине, пропуская вперёд летящих, попался навстречу через пару километров. <Отрыв - четыре километра,>- автоматически отметил Игорь.- <Теперь, по ветру, ему очень сильно придётся попотеть, чтобы нас достать:>
У подошвы подъёма в Большой речке пятёрка достала сначала одинокую фигуру Мишы Соболева, который, по всему было видно, наелся дистанции до чёртиков, недавно вывалился из отрыва и, как говорят гонщики про безнадёжно уставших, капнул. По его понурой спине и вялому переваливанию с одной ноги на другую картина полного краха была понятна без слов. <Вот тебе, бабушка, и Юрьев День! Вот тебе, Клава, и <золото> в юниорах!> - Игорь чертыхнулся. - <Большой вопрос - сможет ли он зацепиться за пелетон, и доедет ли гонку вообще?>
На середине подъёма остатки отрыва и их преследователи слились в единую извивающуюся и мотающуюся из стороны в сторону цепочку. Ноги наливались свинцом, в голове стучало, в горле пересохло до боли. Хриплое, надрывное дыхание, глубокое и медленное ныряние к рулю всех, карабкающихся к вершине, успокоило Игоря: <Знать не мне одному тяжело. Не только у меня в глазах цветные мушки заходили. Ещё повоюем. Наташка ещё, может быть, увидит:>
<Какой мы имеем расклад?>- начал анализировать Игорь уже на самой вершине. - <Двое нас, ангарчан, столько же иркутян, шелеховчан, усть-ордынцев, по одному из Усолья и Братска. При этом все мужики, ни одного юниора. Да, весело. Практически гонка стартует заново. У всех команд, можно сказать, равные шансы, как не было за спиной почти шестидесяти километров>.
До самого финиша не было ни одного подъёма, каким бы он ни был по профилю и длине, на котором кто-нибудь да ни испытывал на прочность спаянную цепочку из десяти гонщиков: пытались оторваться и поодиночке, когда напарник по команде искусственно разрывал струну и опасно блокировал собой трассу, пару раз из-за такого прессинга заднее колесо тормозящего накладывалось на переднее колёсо идущего сзади, отчего того резко мотало в сторону, но, к счастью, он не летел мешком на асфальт, удерживал равновесие - обошлось без завалов, дёргались и в паре, и втроём, и в начале подъёма, и в самом конце - но ничего не выходило; ветер дул в спину, и это помогало всем; отчаянные и дерзкие попытки сделали все, как про себя отметил Игорь, кроме него самого и коренастого усольчанина. Это заставило Игоря ещё раз внимательнее, по новому приглядеться к товарищу по несчастью - как никак в одном завале побывали: а не слишком ли хитёр сей фрукт? Сам он прекрасно понимал, что вырваться из цепких объятий сильных гонцов при попутном ветре - почти безнадёжно, игра в кошки-мышки здесь не прокатит. Пусть эфемерный, но хоть какой-то шанс победить в сложившихся условиях - сжечь ярким фейерверком все остатки сил в последнем броске, который нужно запалить не поздно и не рано: ровно с того места, откуда, кто бы ни сел тебе на колесо, ты был бы уверен - тебя не обогнать. Игорь вспомнил, как он по сути один вёз их тандем при погоне пелетона, когда тот то опасно притягивался своей жарко дышащей головкой к их теням, то откатывался назад, да и позже, когда их стало пятеро в одной обойме, потом вдесятером шлифовали дорогу, что-то не припоминал он усольчанина в лидерах. <Нет, со мной он ещё немного поработал, но вот потом точно ни разу не выходил первым номером. Что ж, выходит - силёнки бережёшь, змей? Да, вообще, ты, видать, парень не промах. Даже там, где нас телёнок подсёк, нет-нет, да и косил в сторону Наташки:Небось прикидываешь как к ней подкатить после гонки: А раскатить то тебя на финише некому:>- почему-то со злорадством подумал Игорь.< Значит, сам рванёшь? Ну -ну..>
За три километра до финиша все технички дружным стадом умчались вперёд, обдав напоследок измочаленных гонщиков горячими выхлопными газами, сизой кисеёй и запахом недожженного бензина, и Игорь вновь увидел в заднем стекле сквозь пляшущие блики голубого неба, белых кучерявых облаков и тёмнозелёных вершин сосен Наташку с уже двумя большими пальцами вверх. Он хотел было переговорить с Аркашей о совместных действиях, хотя понимал, что это очень поздно, надо было ещё на старте предусмотреть такой вариант финиша, да и пересохшим ртом произнести несколько слов было достаточно сложно, но не успел: коренастый лихо, почти беззвучно выстрелил по левому краю, бросив себя вперёд мощным спуртом, с хрустом застонавшей цепи разорвав идиллическую картину дружного накатывания на финиш. На какое-то мгновенье показалось, что все остановились, уткнувшись в невидимую стену спрессованного воздуха, встали в <сюр-пляс>, а он, наоборот, прибавил в скорости на фоне застывшего мира. Запоздалые крики <Хоп! Хоп!> добавили лёгкой паники во всеобщую растерянность, но в следующую секунду прорезали воздух гигантским лопнувшим пузырём, вылившим на горячий асфальт последние капли сил и энергии гонщиков, и вся фаланга колёс, отбросив радугу спиц на берёзовую рощу, метнулась к левой стороне дороги, туда, где недавно была тень коренастого. Сейчас же он вытанцовывал над рамой безрассудный в своей смелости танец гонца, бросившего всем дерзкий вызов, метрах в двадцати впереди всех.
<Что ж, свой фейерверк он подпалил раньше всех. Хватит ли запала? Ведь до финиша ещё километра полтора - два: Такого ускорения хватит метров на двести - триста,>- Игорь шёл третьим колесом в струне преследователей, пытаясь привести скачущие мысли в порядок, всё ниже пригибаясь к рулю и съезжая от ускорения на кончик седла. Лидер струны в розовой майке провалил голову сквозь лопатки и подбородком чуть не стучал по выносу руля, рот его исказился в страшной гримасе невыносимых мук, но расстояние до коренастого, не смотря на все старания, не сокращалось. Вот розовое пятно ушло вправо, оторванным листом отлетело назад, и впереди Игоря осталась качающаяся спина в зелёной майке с белой полосой, которая как ни вкалывала, как ни ходила по вверх-вниз, кланяясь раме, расстояние до усольчанина тоже не сокращала - видать не зря тот берёг силы всю трассу.
За секунду до того, как качающийся должен был отвалить в сторону, дабы смениться, Игорь, звериным чутьём опережая этот момент, рискуя наложиться колёсами, сам резко ушёл вправо, образовав просвет между лидером и сидевшим у него на колесе, и развалил тем самым струну. Собственно, как он успел краем глаза заметить, монолитной струны уже и не было как таковой: три человека катили в хвосте одиночными горошинами, уже ни к чему не стремясь, мало кого вокруг замечая, лишь бы докрутить до конца осточертевшей тягомотины, розовая майка конвульсивно дёргалась с кем-то в паре, надеясь поучаствовать в дележе зачётных очков, но уже тоже заметно отвалила; зато на его колесе, оказывается, сидел Аркаша, за которым вплотную блестели зубами в раззявленных ртах двое измученных гонцов. Аркаша что-то просипел, но Игорь не понял этот всхлип, да уже и некогда было что-либо осмысливать. Он сознательно ушёл к правой обочине, противоположной той, где скрипел зубами усольчанин - теперь оставшимся сзади предстояло определиться за чьёй тенью рвануться в погоню: за его или коренастого. <Метаться по синусоиде по широкой дороге - безнадёжно тратить время. Рвануть по диагонали за мной - я ближе - теперь мешает зелёная майка, желающая уйти на смену, и ищущая хвост струны. Разумней рвать дальше за усольчаниным, но просто лидировать придётся раньше, чем ожидалось за моей спиной. Так что думай, Аркаша! Думай!>- Игорь видел, что его спонтанный манёвр сработал - погоня стала захлёбываться.
Игорь крутил педали с каким-то странным упоением, перемешанным со злостью: <Что для меня эта гонка? Ничто. Развлечение? Тогда зачем я так упираюсь? Кому и что я хочу доказать? Наташке? Клаве? Себе?> С каждым оборотом хромированных шатунов, ритмично бросающих серебряные блики на рельефные икры загорелых ног, на застывшие коросты, сочащиеся сукровицей, ему удавалось по капле прибавлять скорость, из угла скривленных губ выползла тягучая слюна, тут же размазалась ветром по щеке и высохла очередным белёсым узором на разгорячённой коже. Расстояние до коренастого стало сокращаться. <Вот так-то, змей! Я тебя, похоже, достану!> Игорь встал на педали и пошёл своей коронной <танцовщицей>, швыряя раму между ног то в одну, то в другую сторону - было уже пора - впереди стала нарастать картина пёстрой толпы людей, колышущихся знамён спортивных обществ, машин, припудренных серой пылью, сгрудившихся у финиша с обеих сторон дороги. Когда переднее колесо затряслось на поперечных трещинах асфальта, словно оно понеслось по стиральной доске, в голове Игоря вдруг выстрелила дурацкая мысль: <Если я сейчас буду первым на финише, то Наташка станет моей!> Что значит <моей>, он и сам не мог себе объяснить. <Моей> - и всё тут.
Коренастый тоже привстал, подавшись всем корпусом вперёд, повернул лицо в сторону Игоря, зло сверкнул измученными лиловыми глазами, но, кажется, смог опять добавить скорости. Что творилось за спиной Игорь не видел, а оглядываться не было времени, да и не имело смысла - финишный створ летел навстречу, хлопал знамёнами как сумасшедший. Было и без того понятно, что если кто-то вдруг сумеет прошить их при такой скорости, то тогда этот <кто-то> и станет победителем: прибавить к этому вихрю ещё рывок ни Игорь, ни коренастый не смогли бы; а полоса между ними была шириной всей дороги - они так и шли каждый по своей обочине, - проскочить между двумя изодранными гонцами можно хоть целой команде, идущей веером, но не видно нарастающих теней, не слышно хрипа за плечами, а только сплошной гул ветра застыл в ушах.
До финиша не больше сотни метров, а коренастый по-прежнему идёт первым, правда, он теперь не на двадцать метров впереди, не на десять, а только на полкорпуса, но для победы этого хватит за глаза, как хватит и толщины трубки, и даже одного миллиметра. Игорь вновь сел в седло - <танцовщица> дала всё, что могла дать, вес тела использован <на все сто> - теперь только на круговом кручении <краёв> - 53 зуба на 13- можно попытаться выжать из тандема своего организма с велосипедом что-то ещё. Перед его глазами весь мир свернулся в какую-то прозрачную трубу, сквозь голубоватые стенки которой мельком виделись быстро меняющиеся и оттого смазанные придорожные картинки: встречным потоком проносились какие-то чахлые кустики, разметавшиеся по канаве, откуда пахнуло болотной сыростью, земляникой и грибами, случайные люди в пилотках из газет, орущая ватага пацанов с босыми ногами, тыкающая в них пальцами, километровый столбик с облупившейся белой краской. Во внутреннем пространстве трубы чётко вырисовывалась дорога с прерывистой разделительной полосой посередине, коренастый гонщик, продолжающий ломать <танцовщицу> и прожигать взглядом пространство впереди, втягивающий в себя вместе с раскалённым воздухом последние метры дистанции, желая проглотить всю дорогу до заветной белой черты как можно скорее.
Игорь видел - он отыгрывает преимущество коренастого по сантиметру, а дистанция между тем тает метрами,- и пытался увеличить частоту вращения кардана, но удавалось ли ему это, или нет - он не мог понять: ноги послушно крутили почти до забалтывания, шипы туфель металлически поскрипывали о педали, а они как летели в трубе параллельно, так и продолжали лететь. Но вот, когда он уж совсем сжался в комок, совсем оказался на кончике седла и слился с рамой, выносом и рулём, картинка сдвинулась более резким скачком, и они пошли <ноздря в ноздрю>. На последнем метре, когда под радугу спиц всасывалась финишная полоса, Игорь заученным движением оттолкнул от себя руль, придавая последнее ускорение велосипеду, то же самое сделал и коренастый, но у Игоря это получилось лучше, или, по крайней мере, ему так показалось, что лучше; во всяком случае, уже в послефинишном коридоре, где прозрачные стенки вмиг рухнули, испарились в августовской жаре, и в уши прорвался многоголосый рёв, щёлканья фотоаппаратов, а в глаза ударили свежие, ярко зелёные, маслянистые волны берёзовой рощи, он точно катил первым, опережая усольчанина почти на корпус, крича внутри себя: <Наташка - моя!>.
Пока Игорь разворачивался, - а унесло его после финиша, впрочем, как и коренастого, и всех остальных, с малым разрывом вслед за ними раздавивших белую черту тонкими колёсами, метров на триста, - он всё время прокручивал в голове последние метры дистанции: в фиолетовых пузырчатых разводах, возникших перед глазами от напряжения, словно в покадровой съёмке вставали фотографии памяти: <Вот двадцать метров до черты - коренастый на четверть колеса впереди, десять метров - на десятую часть колеса, пять метров - на толщину трубки, но, кажется, впереди, толчок руля - черта, первый же метр после неё - я, вне сомнений, точно впереди: Но вот что было на черте? Чья трубка была первой?>
Невесть откуда взявшийся холодок пробежал по сознанию Игоря: было похоже, что на какой-то микрон резины усольчанин налетел на полосу первым - так, во всяком случае, показывала затуманенная память. Или не показывала?
Наташка подбежала к нему сразу, как только он на подгибающихся ногах слез с велосипеда и прислонил его с теневой стороны к белому боку <Рафика>, обняла и поцеловала в пыльную и солёную щёку:
- Молодец! Здорово! Как рука, нога? Не болят?
- Не.. Всё нормально:Кто? - едва шевеля пересохшими губами, прошептал Игорь, и тут же присосался к фляжке с водой, которую заботливо поднесла Наташка.
- Не знаю. Я думаю - ты. Судьи спорят. Клавдия Ивановна там. Она им задаст перцу!
Игорь и сам уже слышал отрывистый высокий голос Клавы в глухой перепалке, хотя было такое ощущение, что его уши вновь заложило ватой. Минут через пять, когда финишировал пелетон, судьи, как было видно всем зрителям по громким выкрикам и яростной жестикуляции, не очень просто, но утрясли основные результаты, снизили тон и стали тут же, на привезённых столах, шуршащих металлическими ножками о гравий, заполнять протоколы, хотя на трассе оставалось, наверное, ещё немало вывалившихся гонщиков. Клава, отделившись от копошащейся тренерско-судейской толпы, вся сияющая, легко сбежала с обочины и подошла к команде, большей частью лежащей ничком на траве.
- Игорь - первый, - начала она своей излюбленной скороговоркой, - Аркадий - минус две секунды - четвёртый, остальные мужики - общее время группы - минус сорок семь секунд. Отлично! У юниоров Володя тоже за очки зацепился - пятое место. Так что все молодцы! Сейчас всех дождёмся и домой!
- А Миша?- искренне удивился Игорь, не услышав о нём ничего, а одновременно в голове фейерверком вспыхивало: <Первый! Первый! Победил! Знай наших! Наташка моя! Моя!>
- Миша закололся, за группу не зацепился. Сейчас, наверное, подтянется - выдала Клава.
Оставшиеся дни до возвращения с практики они - так сложилось - ни разу не провели вместе ни одной ночи, да и вообще как-то скомкано общались: для походов на турбазы или в тайгу у Игоря не оставалось времени - надо было срочно собирать материалы на заводе для дипломного проекта, что постоянно по вечной студенческой привычке откладывалось на потом, а у Наташки целых пять дней были зональные соревнования Сибири и Дальнего Востока в Красноярске - с отлётом и прилётом это выкрало целую неделю.
Расставаясь, они не договаривались ни о письмах, ни о возможной встрече; в аэропорту не заверяли друг друга ни в чем, не обманывая себя, как считал Игорь, - ведь все скоро утонет в глубине памяти и похоронится: пять тысяч километров - это, как ни крути, расстояние приличное. Хотя был момент, когда она молча прижалась к его груди, он задохнулся её теплом и сладким запахом таёжных трав, идущих от её густых волос, и к горлу подступил ком: <Ну что же я молчу как истукан? Обиделся, что она уезжала на эти дурацкие соревнования, вместо того, чтобы быть вместе? Ну так ведь и сам своими делами не сильно-то поступился, что ж дуться как мышь на крупу. За то, что так и не стала <моей>, а я вон какой финиш вырезал?...Что ж так першит то? Ещё чего не хватало: Неужели так прикипел? Ё - моё! Нет, надо разобраться в себе. Зачем её обманывать? Тем более я, может быть, ещё и добьюсь перевода сюда - директор химзавода вон как приглашал на работу позавчера, заинтересовавшись моей идеей модернизации производства, обещал пробить в министерстве моё перераспределение, узнав от меня, что я ещё полгода назад распределён так, что остаюсь дома>
Однако не забывалось, не проходило. В Ангарск из Казани полетели письма, которые вскоре стали возвращаться со смазанным штемпелем <Адресат выбыл>. К Новому году Игорь купил было билет, чтобы оказаться в далеком городе и разыскать ее, но за три дня до вылета, играя в футбол на тренировке, защемил мениск - старое уязвимое место после одного из завалов в групповой гонке, - запаковал ногу в гипс, и от этой затеи пришлось отказаться.
После защиты диплома, в апреле, он порывался было еще слетать, но тут засосали дела с оформлением перераспределения его, как молодого специалиста, направленного решением государственной комиссии на производство в родном городе, на пороховой завод, и душевная заноза стала напоминать о себе все реже и реже.
Только через полтора года бумажно-бюрократическая машина решила вопрос положительно, и он вновь ступил на потресканный асфальт этого города.
Старые кварталы с уютными, утопающими в тени скамейками, простенькие фонтаны в парках, серая громада стадиона - все здесь говорило о Наташе. В ее квартире жили новые люди, которые только пожимали плечами, а в спортклубе сказали, что уехала далеко, поступила в институт физкультуры, кажется в Омске, но, вроде, и там уже не учится: то ли ушла в академку, толи еще что - одним словом, никто ничего толком не знал, и у него опустились руки.
Увидел он ее случайно еще через два года, и опять встретил, сидя на своем верном, пошарпанном <Чемпионе>. Порой, пропадая в цехе сутками, воплощая таки в жизнь ту студенческую идею, оказавшуюся весьма интересной, он умудрился сохранить свою привязанность к железному другу и раза два-три в неделю вырывался на загородный простор провентилировать легкие от всевозможных газов, коими завод был щедро нашпигован.
В одну из таких тренировок он, возвращаясь домой, подъезжал к мосту, перекинутому через вечно холодный Китой. Мост жил своей тяжелой судьбой у самого въезда в город. По нему весь транспорт полз тягуче медленно - за этим неусыпно бдили придирчивые гаишники, - иначе, казалось, увеличить скорость хоть чуть-чуть, и он рассыплется в быструю воду от ветхости. В это самое время его нагнала веселая свадебная цепочка автомашин.
<Волжанка>, в которой сидела только - что родившаяся чета, сбросила скорость, как раз поравнявшись с ним. Игорь был достаточно измучен шестидесятикилометровым моционом, чтобы глазеть по сторонам, и вряд-ли он что увидел, не обратись к нему из переднего окна свидетель с багряной лентой через плечо.
- Эй, спортсмен, выпьешь за здоровье молодых? - в его рыжей руке искрился фужер с пузырящимся содержимым. Идиотская рожа снисходительно ухмылялась.
- Спасибо, дорогой! Я лучше за них откручу пару километров, - отрезал Игорь и посмотрел на заднее сиденье. Сквозь небесную сеточку вуали на него смотрели два огня.
Он не сразу узнал ее: сначала показалось что-то неуловимо знакомым и только, но когда его глаза, заливаемые потом, вернулись в затопленный весельем салон, ему показалось, что над темечком звонко распоролось солнце, обрушив лаву на выцветшую велошапочку. Ничего не соображая от охватившего жара, Игорь резко ускорился, раздавив тонкими колесами тень автомобиля. Проехав до середины моста впереди <Волжанки> с золотыми кольцами на крыше, Игорь механически расстегнул ремешки педалей, прижал тормозные ручки к рулю, резко развернул велосипед поперек дороги; и по глазам резануло серебро реки точно так, как резануло тогда на мосту через Бурдаковку. <Волжанка>, качнувшись черным корпусом, замерла в нескольких сантиметрах. Покрывшийся холодной испариной водитель и розовощекий свидетель впялились в него, облепленного пылью, с разводами выступившей соли на бледных скулах.
Наташа зарыла белоснежную шляпку в огромный букет пурпурных роз, а парящий на крыльях восторга жених в темно-синем костюме над чем-то смеялся со свидетельницей, не замечая оборвавшегося пути к счастью.
<Зачем я это делаю, - думал Игорь, - что сейчас будет? Глупо: Каким кретином я смотрюсь. Кошмар!>
Он глядел то на расплывающееся пятно бархатных лепестков, то на бампер, в котором подрагивали спицы и его ноги, то на переплетенные кольца. Сжигаемый отвесными лучами, он постоял так несколько секунд, отошел на тротуар, швырнул велосипед на балюстраду и сел прямо на горячий асфальт. <Нет, ну надо же, все как в индийских слезовыжималках: ее свадьба и встреча именно со мной:Ух, какой я дурак!>- он вдруг с болью понял, что заноза не собирается покидать его. Снизу подкатил горький, теснящий ком, спазм, сдавил горло. Сердобольные старушки, появившиеся из жирного воздуха, хотели вызвать "Скорую", считая, что с ним приключился солнечный удар, но Игорь, сопровождаемый вздохами <Ай-ай, до чего загоняли парня>, вскоре, сверкнув бешено глазами, уехал.
Вечером, взяв такси, он просеял весь город, побывал во всех банкетных залах, перед ним промелькнули десятки лиц новоиспеченных пар, измученных затянувшимся застольем и одуревшими гостями, но длинных ресниц Наташки так и не встретил.
Пролетело еще три года, прежде чем судьба свела их вновь, и, опять же, благодаря велосипеду.
На площади у ДК <Современник> проводился критериум, в котором стартовал и Игорь - решил проверить сое здоровье, не захирел ли окончательно. В пестрой кавалькаде гонцов в свои двадцать восемь он казался старым мешком среди зубастой молодежи, но три промежуточных финиша из десяти этот мешок, к всеобщему- да и своему тоже - удивлению, вырезал и выдержал бешеную круговерть до конца. Когда площадь после всех церемоний опустела, и с нее безжалостно сорвали шелковую одежду спортивных знамен, он увидел ее. Она сидела на скамейке у клумбы, покрытой примитивным узором хилых цветов, и смотрела на него.
Игорь был уверен - после того, как в его комнате, в квартире на двух хозяев, побывало столько разносортных девиц, что имена многих он попросту и не помнит, - испытать что-то волнующее сердце он не способен, но здесь, натолкнувшись на ее глаза, каждой клеточкой пронзительно понял, как был далек от истины.
Он подошел к ней, цокая колодками велотуфель, прислонил велик к бетонному кольцу клумбы, сел рядом.
- Привет!
- Привет! - ответила она, с интересом рассматривая его.
- А мы с тобой не виделись сто лет, - сказал Игорь рифмой, процитировав довольно популярный шлягер, и почувствовал как глупая растерянность вылепилась под мокрой челкой.
- А ты все гоняешь, - она слегка надвинула козырек велошапочки ему на глаза и улыбнулась.
Просидели они на скамейке до часа, когда площадь залилась неоновым светом, а небо насытилось серо-фиолетовым, оставив у крыш ярко-оранжевую полоску, посеченную штрихами антенн. Только здесь Игорь узнал почему он не мог ее найти. Вскоре после его отъезда с практики она с родителями переехала на новую квартиру, затем поступила в институт физкультуры за тысячу километров от дома, действительно в Омске; проучилась полтора года, но не смогла жить в общежитии под постоянным прессингом сексуально озабоченных боксеров, гребцов, гимнастов. Да ладно бы только их, с ними относительно просто - отшил пару раз, да и все, - а вот когда жеребячью прыть стали проявлять тренеры - педагоги, недвусмысленно намекавшие на зависимость от них ее успеваемости, не в силах укротить похотные огоньки в глазах с набрякшими веками; к тому же присоединилось разочарование в будущей профессии, вот тогда она плюнула на все и вернулась домой. Здесь вышла замуж за своего потенциального жениха, родила сына - ему исполнилось на днях два года, - теперь они живут в двухкомнатной квартире, выделенной ее родителями в результате обмена. Оказалось, что хоть и работают они в разных организациях, но совсем рядом - могли уже тысячу раз встретится.
На протяжении последних четырех месяцев с того майского вечера на скамейке, где на вопрос Игоря: <Как отношения с мужем?>, Наташа уклончиво ответила: <Не очень, чтобы очень>, - они стали встречаться почти каждый день, как в то предипломное лето. Он перестал задерживаться после работы, чем весьма поразил начальство; собственно, он стал работать как все остальные, но на фоне того, как он недавно рогом рыл землю, работая за троих и подумывая о карьере, - это казалось чуть-ли не отлыниванием от своих обязанностей. Он спешил на встречу с ней, и они два-три часа, пролетавшие лучшими минутами дня, проводили вместе, по возможности повторяя маршруты семилетней давности. Игорь чувствовал: с каждым вечером расставаться им было все труднее, а часа встречи он дожидался с каждым днем все с большим, почти неуправляемым нетерпением. Он не узнавал себя. Скажи ему полгода назад, что он будет раз по десять на дню набирать номер телефона, а затем как идиот тянуть бессмысленный диалог, наслаждаясь ее низким голосом, он бы рассмеялся - насколько это не вязалось с ним, легко без особых осложнений для времени и сердца добивавшимся доступности жертв, попадавших в необходимый момент в поле его зрения. Но, увы, - это было так. Однажды, проснувшись в лунном свете, он поймал себя на том, что вслух зовет Наташку.
Очень быстро, удивляясь себе и в глубине чего-то опасаясь, он сделал ей предложение. Она полушутливо ответила: <Не будем торопить события, пусть идет все своим чередом - кривая сама выведет>. Игорь понимал, что перед Наташкой стоит нелегкий выбор: быть с родным отцом сынишки, пусть нелюбимым, но уже привычным, или с ним, свалившимся как снег на голову из прошлого. Хотел он не думать о другом, но мысли лезли сами по себе: <Кто я по правде? Нищий инженер с вечным спутником - нехваткой денег, - сеющий свое здоровье на производстве. А он? Пусть и без диплома, пусть позволяет себе изредка небольшие загулы, но и умело отрезает увесистый ломоть от общего пирога, которого хватит и на дачу, и на машину, и на красивую одежду>.
И вот сегодня он пришел к ней. С наступлением сезона муж, взяв специально отпуск, третью неделю пропадал в тайге: добывал выщеперившуюся матово - фиолетовыми зернами шишку - вытрясал из тайги под глухой стон кедрача разноцветные купюры.
Они лежали тесно прижавшись, и ничто не мешало им ощущать два трепетных горячих потока. Покрывая поцелуями ее лицо, он губами чувствовал росинки на подрагивающих ресницах закрытых глаз, шептал что-то нежное, оставляя следы росы на сладких вишенках упругих маленьких грудей, на свежей, сохранившей запах сочной травы стадиона, коже шеи, обвивающих рук, смуглых стройных ног. Ее пылающие губы, быстрый, с острым и влажным кончиком язык отвечали ласково и страстно, словно торопились отдать все за короткие мгновения бесконечного, нереального, сладостного.
Ночное небо не проникало сквозь плотные шторы, и узкие, светлые полоски гладкой, незагорелой кожи на ее бедрах и грудях он увидел, когда она на секунду включила ночник, прежде чем оставить его одного.
Рядом, в детской кроватке, посапывал сынишка, и Игорь с удивлением поймал себя на мысли, что думает об этом человечке как о своей выросшей кровинке.
Игорь посмотрел на часы и поразился - было без четверти два, - прошел целый час, а ему показалось - минута.
В ванной продолжала шуметь овода, когда сон улицы потревожил рокот подъехавшей легковушки. У Игоря внутри все сжалось и похолодело. Почему-то мелькнула мысль: <Кажется, гость из тайги>. Чувства, хотя бы отдаленно напоминавшего страх, он не испытывал, но, вдосталь насмотревшись с детства пьяных дебошей в семье, оскаленных и искаженных гневом лиц, он сохранил неизлечимую аллергию к любым разговорам на повышенных тонах, ели они проходили в стенах семейных очагов.
Звонок в дверь раздался минут через пять, когда она снова лежала с ним, а он с облегчением подумал, что ошибся в своем предположении. Сначала она восприняла все убийственно спокойно.
- Так я и думала, что накроют.
- Н-да:Веселенькая история. У него ключ-то есть? - Игорь старался улыбаться, чувствуя как заколотилось сердце Наташи, и опасаясь, что она запаникует.
- Ключ должен быть, но он не откроет - замок на собачке. Позвонит и уйдет.
Игорь знал: у них уже было несколько раз так, что муж являлся после встречи с друзьями далеко за полночь, звонил, стучал, но несолоно хлебавши уходил ночевать к матери, потому что Наташа не просыпалась - звонок тихий, да и планировка квартиры скрадывала все звуки. <Сейчас он вряд ли уйдет. Наверняка приехал с мешками>, - подумал Игорь, с нахлынувшей тоской оторвался от острых грудей Наташи, быстро облачился и, сохраняя веселую иронию, сказал: <Попробую сигануть с балкона. Где наша не пропадала>.
- С ума сошел! Четвертый этаж, - Наташа никак не могла найти свой халат и включила ночник.
Звонок дребезжал все настойчивей, затем добавились глухие удары в дверь.
Как только включился ночник, за окном фыркнула легковушка и уехала в тишину ночи, - видимо, посчитали, что хозяин попал домой. Наташу вдруг забила нервная дрожь.
- Ой, что сейчас будет:Он нас захлестнет:
Игорь совсем не к месту продолжал любоваться ее лицом, пока дверь с жалобным скрежетом выдерживала удары все возрастающей силы, а на сверкающие глаза легла печать приближающейся истерики.
<Да, влипли, - подумал Игорь. - Впрочем, открыть бы сейчас дверь. Пусть все станет на свои места, и <кривая выведет> туда, куда, кажется, я стремлюсь. Так что открыть или кишка тонка?:Не в этом дело. Она не хочет этого, и не только из-за скандала, который может напугать сынишку:Я для нее - приятный кусочек юности и вряд ли большее>:
- Натка, успокойся. Молодых трупов здесь не будет, - Игорь поцеловал ее горячие губы, легко прошел в прихожую, взял куртку, кроссовки и вышел на балкон. Прохладный ветер ударил в лицо. Он быстро накинул куртку и с трудом натянул плотно облегавшие ступни кроссовки.
- Куда? Разбиться хочешь? Я лучше открою. Будь что будет, - ее руки, ухватившие было его за рукав, безвольно обмякли, и она закрыла ладонями лицо.
- Мне плохо, Игорек:
- Не надо, Натка. Все будет нормально. Иди и спокойно открывай, - он еще раз поцеловал ее и перемахнул через узенькие перила. По низу каркаса балкона были приварены полоски для крепления цветочных ящиков. Уцепившись за них, Игорь повис над третьим этажом. Лопнул браслет часов, и они полетели вниз, в чернильную мглу, звякнули о кровельное железо, подсказав ему, что слева находится козырек над входом в подвал. Посмотрев вниз, он ни черта не увидел, кроме зияющей тьмы. Ногой почувствовав, что достает перила нижнего балкона, спустился на третий этаж. Точно так же на второй, а оттуда спрыгнул на козырек. Взрыв кровельного железа громовым раскатом распорол двор, разбудив, как ему показалось, весь дом. Рукой случайно попал на часы, подумал, что повезло, спрыгнул на землю и метнулся за угол дома.
Минут через пять со школьного двора Игорь смотрел на ее окно. На кухне горел свет, обычный, потолочный. Было видно, как по потолку шел пар - закипал чайник. Значит - там, у них, все нормально.
У него в глазах потемнело, затем словно вспыхнула молния, рожденная в глубине мозга, и он вдруг заметил, что поднявшийся ветер оказывается расчистил небо, и луна полыхала на нем холодным светом. Заметил он, что щетина начинавших облетать кустов качалась порывами, бросая паутину тени под ноги, увидел, что лунные блики метались по усыхающим, корявым веткам и по мертвым, шуршащим листьям, сливались в единый поток и затапливали сонный квартал.
Совсем неожиданно в мозгу вспыхнуло: <Она не моя! Не моя! И тот финиш на Байкальском тракте я не выиграл! Вот ведь как:>
Он постоял еще с полчаса после того, как погасло ее окно, затем, захлебываясь лунным светом, побрел прочь, в остатки осенней ночи.
